ну ты. Ты оскорбила меня, вот как ты любишь говорить. Неуж не понимаешь?
— Вася, — пыхчу я, — да у меня и в мыслях такого не было. Боже, я не хотела тебя обидеть. Чем? Что я такого сделала?
— Дурочку не строй. Упрямство твое обезбашенное. Это людей в могилы сводит, Алиса.
— Не говори так, — шепчу.
— Что не говори так? Зачем ты деньги оборвышу еще даешь? Если у самой не было.
— Хватит называть его так! Я ему помогу, вот увидишь.
— Ты себе помоги сначала. Ты уже помогла, блядь, ему, когда упала и лицо разбила. Он еще отвечать за это должен.
Совесть мучает, острыми зубцами пилы царапает прямо по гортани. И синяк на скуле дергается.
Он замечает: явно что-то не так, но понимает все по-своему.
— Не хочу грустную мордашку видеть и не буду. Давай, придем после совещания и все расскажешь мне. Прям вот все.
— Но инспекция после совещания!
— Инспекция, — цедит он, — посидит до завтра. За мой счет.
— Ты не злишься на меня больше? — не выдерживаю. Ненавижу ссориться.
Губами прижимается, а потом аккуратно упирается лбом в переносицу мою.
— Потом скажу. Когда все узнаю. Я понял, что ничего о тебе не знаю. Ты слышала, что сказал я? Я тебе не трахарь.
— А кто? — шепчу.
— А то. Вот расскажешь, то и узнаем.
Как-то выдерживаю этот удар. Сердце впору ученым изучать. Новый элемент из таблицы Мендеелева.
Думала, хоть скажет «парень твой» или «мужик твой».
Зачем смотрит глазами такими теперь всегда? Будто мы с ним связанные крепче некуда.
Впечатлительная я. И с оптимизмом всегда перебор был.
— Погнали на совещание блядское, а потом телефон тебе купить.
Я неуверенно улыбаюсь, залазя в Куллинан. Тоскливо, но что я поделать могу? Кулаков, наверно, ни с кем отношения не заводит. Он неожиданно страстный… в межличностном контакте. Может, ходок по женщинам: быстро распаляется, быстро угасает.
Васильки такие забавные из его массивной помпезной тачки. Я рассматриваю все, как в первый раз. Васе нравится наблюдать за моим весельем.
Но потом он заворачивает к Гостинице, а не к Дому Культуры. У меня такая паника начинается, страх волной к горлу подкатывает, что все летит к чертям.
— Я забегу доки… Что такое?
— Хорошо. Только недолго.
— Нет, не хорошо, — ударяет он по рулю. — Ты немедленно ответишь. Я не слепой!
Кулаком словно молотом заряжает. Руль крепкий, добротный, а вот мое сердце трещинами расползается.
— Воспоминание плохое, — задушено говорю, — очень плохое. Разнервничалась.
Дверь мою он открывает в ледяном бешенстве.
— Пойдем, свежим воздухом подышешь.
Выхожу из машины, замедленные движения саму раздражают. Смотрю вокруг: обычный день, обычные люди, цвета… такие яркие.
Загродский уже уехал. Успокаиваю себя, повторяю мысленно, как заклинание.
— Я пройдусь чуть с тобой, а потом вернусь, — смело говорю Васе, хотя внутри все колошматится. В ладонь он мне впечатывает ключ от машины.
Плечом к плечу пересекаем парковку и прогулочным шагом заворачиваем к Гостинице. Слава богу, на крыльце Егор появляется, а значит, появился шанс отвлечься на разговор с ним.
Но что-то не так.
Егор мрачнее тучи.
Вспоминаю, что мой синяк он еще не видел.
А еще вспоминаю… Егор — единственный человек в Васильках, кто знает, как меня хотели выдать замуж за Загродского.
Потому что он лично с ним знаком.
И он точно знает, что Загродский меня избивал.
Нет, с ним точно никаких разговоров!
— Давай с другой стороны прогуляемся, — чуть ли не под руку Васю беру и поворачиваю.
Музыкант замечает нас и целенаправленно теперь двигается.
Его намерение перехватить нас достаточно очевидное, чтобы Кулак притормозил, оценивая шансы приближения Егора.
Однокурсник переводит взгляд с Кулака на меня, когда подходит. На синяке долго прищуром задерживается.
— Я видел его. Он уже уехал, — недовольно говорит Егор.
У меня все рушится внутри.
Шок, что Егор расценил ситуацию правильно… так сразу. Шок, что теперь Вася узнает. Так быстро.
Я уеду сегодня отсюда. Чувствую, как сердце, обернувшееся чугунным, уже разрывается болью, а тело… оно словно бесполезным стало. Зачем мне оно? Но худшее еще впереди.
Лучи солнца кажутся фантастически яркими, будто я впервые в жизни на улицу вышла.
— Кого? — мгновенно реагирует Вася.
Взгляд Егора повторяет траекторию, с Кулака на меня.
— Алиса, можно с тобой минуту переговорить? — но смотрит на мужчину, настороженно.
— Конечно!
Мы отходим в сторону. Кулак сначала по инерции рыпается за мной, но обрывает движение.
Не сводит тяжелого, застывшего подозрением, взгляда с меня. Остался замеревшим на том же месте.
— Это что, синяк от него? — гневно спрашивает Егор. — Что он здесь делает?
— Можно я попрошу тебя, — говорю и смотрю умоляюще. — Пожалуйста, не говори Кулакову. Ты же знаешь, кто такой Загродский. И я не смогу… не смогу, если он узнает.
— А ты кто такой Кулаков, знаешь? — он искренне шокирован. — Алиса, вы же вместе? Да неважно, Кулаков и так все сделает. Подожди… это получается, ты с синяком… А он не знает вообще?
— Егор, — нервно сглатывая, пытаюсь объяснить ему, — это сложно все вышло. Мне сложно очень, понимаешь?
Он меняет позу, по бедрам себя ударяя, в глазах— участие. Сумбурно поглаживает меня по плечу.
— Блин, Алиса, я знаю, что в полицию бесполезно звонить, и твое семейство — уроды, но… Это же пиздец! — Он взмахивает руками. — Так пускай Кулаков с ним разберется! Он по заслугам наконец-то получит. Тот же его уроет.
И музыкант смотрит в сторону Кулака. Который не заметить это не сможет.
— Я прошу тебя, — начинаю задыхаться и путаться, потому что контроль над ситуацией улетучивается со скоростью света, — это Васи не касается. Я не хочу… ты понимаешь, я не могу, чтобы он узнал. И кто-либо вообще вокруг.
Я срываюсь, и на Кулака тоже гляжу. Он напряженно наблюдает за нашей беседой. Каждый шорох отслеживает. Все сканирует, на атомы раскидывает.
Веретено лжи становится невыносимо тяжелым.
— Нет, — качает головой Егор. — Извини, но нет. Он еще, получается, сюда приперся.
Я раздраженно повожу плечами, и, по лицу руками скользя, стараюсь не задевать скулу. Еле на ногах удерживаюсь, когда Егор обходит меня.
Испуганно и виновато гляжу на Васю. Все кончено. Все выплывет наружу.
Пытаюсь глазами ему
